Детей в той профилактической больнице посещали не часто, и потому каждое посещение было своим маленьким детским праздником. Для всех, кроме неё. Эта девочка на кануне того дня, когда должен был приехать её отец, была чем-то расстроена. Она провела всё время в нашей палате, глядя на серые унылые тучи, зависшие в грязном квадрате окна. Обед ею был съеден на-половину, а за ужином она вовсе не пошла. Даже когда я принёс ей прямо в палату грешневую кашу и кисель с кусочком белого хлеба, она поковыряла в тарелке вилкой, но ничего не съела, только отпила половину стакана киселя и надкусила немного хлеба. Я не был в курсе приезда её отца, а внезапное уныние её было мне вовсе не понятно.
Но вот наступил тот день, Кирия не расхаживала в пижаме, как это было обычно, она сразу переоделась в другую одежду, будто бы её пребывание в профилактории подошло к концу. Я спросил её, уедет ли она сегодня, на что Кира ответила: может да, а может нет. Тогда я попросил её сказать, где она живёт, чтобы написать ей письмо. Кира написала мне адрес. Оказалось, мы жили в разных городах, и про её город я никогда не слышал, тогда я знал мало городов.
После завтрака Кирия сказала, что ей пора идти, но просила не провожать, но я всё равно пошел с ней к выходу. В дверях отделения ожидал мужчина высокого роста, довольно молодой, но почему-то с седыми волосами. Я не знал тогда, что это её отец, ведь сходства между ними с первого взгляда не было никакого. Я не решился идти до дверей, потолкался ещё некоторое время на месте, наблюдая за ними, пока они не ушли. Эти люди не похожи были на семью, что-то было не так, чувствовал это интуитивно, но мой детский ум не мог осознать, что именно.
Потом из палаты наблюдал, как они вышли из здания и покинули больничный городок. Я посчитал, что эта девочка уезжает к себе домой и больше мы не увидимся, но всё равно почти весь день смотрел на мир за окном в тягостном ожидании чего-то. Ожидание было не напрасным, словно по нити судьбы, дочь и отец в конце того же дня снова оказались у ворот профилактория. Глаза меня не обманывали, это была точно она и тот человек точно тот, что забирал её с утра.
Кирия вернулась в палату, но то была уже не та Кирия, которую я знал, что-то в ней изменилось. Она не улыбалась мне, наклоняя голову, как это было обычно, практически с нашей первой встречи. Она смотрела на меня, как на незнакомого человека, и то и дело бросала взгляд на записку, которая была у неё с собой. Девочка вела себя весьма сковано, будто бы оказалась в этом месте впервые. Я был удивлён и немного даже напуган. Тут она спросила: ты Валентин? А я растерялся, и спросил: ты Кира?
Прошло довольно много времени, мне хотелось поспать, а она совсем не собиралась отключаться. Обычно же всё было наоборот: первой засыпала Кирия. Я прилёг, и в полудрёме наблюдал за ней. Она рассматривала кровать, затем тумбочку, а после переключилась на свои волосы: приподнимала их расчёской и медленно опускала. Сие действо вызвало электризацию и между расчёской и волосами проскакивали такие молнии, что я так и не уснул окончательно.
Потом её поведение стало ещё более странным: она встала на кровати и приложила ухо к стене, будто прислушиваясь к чему-то. Но за стеной здание заканчивалось, это была наружная стена. Когда я окончательно проснулся, подошел и спросил, что она делает, она ответила, что там за стеной лестница, по ступенькам бегают дети и смеются. Я тоже приложил ухо к стене, и к моему удивлению тоже услышал крики детей, но они не были похожи на смех, скорее на истерические всхлыпывания и плачь.
Я сказал тогда что-то вроде: Кира, но там же улица и нет никакой лестницы. На что она ответила: мальчик, ты называешь меня Кирой, но я принцесса Виверека. Она сказала это так убедительно без тени сомнения и таким совершенно не Кириным тоном, что мне хотелось сразу же поверить не задавая никаких вопросов. Это представлялось мне чем-то вроде игры. Я спросил её об отце. А она внезапно ответила, что дядя Пагавал (так она его назвала тогда) не её настоящий отец. Он писатель, и пишет пьесу. Он мастер драмы и трагедии. Он гений.
В тот вечер Кириа действительно вела себя совсем не как обычно, будто бы вошла в роль некой принцессы Вивереки. Помню я ещё сказал тогда, что вдруг это всё только сон. А она будто бы в подтверждение моих слов ответила, что это сон одной девочки, а когда она проснётся, чтобы я не забывал этот сон. На следующий день Кира вернулась со всеми её привычками и обыкнвениями. А когда я в шутку назвал её принцессой Виверекой, она спросила: это кто?
До того мы не рассказывали друг другу про наших родителей, а тут разговорились и я многое узнал про её семью. Кирия похожа на свою маму Татьяну, которая живёт в другом городе, она микробиолог. Кира хотела бы жить с матерью, но родители так решили, что она живёт с отцом, который тоже какойто научный работник. Папа у неё очень строгий местами даже слишком. Но он очень много знает всякого о нашем мире и вращающемся поле, которое генерирует мета.
Не успев до конца осознать это, я проник в тонкий внутренний мир Кирии. Мне было не столь очевидно тогда, как она безответственно искажает реальность в своём сознании, спасая себя от осознания жестокой правды или губя свою душу ложью. Она не принимала развод родителей, и странности своего отца. Она отгородилась от истинной реальности, и создала свою мнимую реальность, заставляя всех верить в неё, хоть это ничего в сущности не меняло тогда.
На самом деле ей приносили боль встречи с реальным отцом, а реальную мать она не хотела бы видеть вообще. Но я всё это далеко не сразу понял, ведь она столько о них рассказывала. Ещё у неё была сестра Лера на три года младше, но я так и не смог понять, была ли сестра на самом деле или нет. Обе реальности переплелись в её голове, в завивимости от ситуации она могла говорить разное, зачастую противоречащее сказанному ранее, но говорила искренне всегда без какой либо тени сомнения.